Неточные совпадения
— Потом
поймешь. Разве ты не то же сделала? Ты тоже переступила… смогла переступить. Ты на себя руки наложила, ты загубила жизнь… свою (это все равно!) Ты могла бы жить духом и
разумом, а кончишь на Сенной… Но ты выдержать не можешь и, если останешься одна, сойдешь с ума, как и я. Ты уж и теперь как помешанная; стало быть, нам вместе идти, по одной дороге! Пойдем!
— Молчун схватил. Павла, — помнишь? — горничная, которая обокрала нас и бесследно исчезла? Она рассказывала мне, что есть такое существо — Молчун. Я
понимаю — я почти вижу его — облаком, туманом. Он обнимет, проникнет в человека и опустошит его. Это — холодок такой. В нем исчезает все, все мысли, слова, память,
разум — все! Остается в человеке только одно — страх перед собою. Ты
понимаешь?
— Нет, почему же — чепуха? Весьма искусно сделано, — как аллегория для поучения детей старшего возраста. Слепые — современное человечество, поводыря, в зависимости от желания, можно
понять как
разум или как веру. А впрочем, я не дочитал эту штуку до конца.
— Я к тому, что крестьянство, от скудости своей, бунтует, за это его розгами порют, стреляют, в тюрьмы гонят. На это — смелость есть. А выселить лишок в Сибирь али в Азию — не хватает смелости! Вот это — нельзя
понять! Как так? Бить не жалко, а переселить — не решаются? Тут, на мой мужицкий
разум, политика шалит. Балует политика-то. Как скажете?
— Ну, что же я сделаю, если ты не
понимаешь? — отозвалась она, тоже как будто немножко сердясь. — А мне думается, что все очень просто: господа интеллигенты почувствовали, что некоторые излюбленные традиции уже неудобны, тягостны и что нельзя жить, отрицая государство, а государство нестойко без церкви, а церковь невозможна без бога, а
разум и вера несоединимы. Ну, и получается иной раз, в поспешных хлопотах реставрации, маленькая, противоречивая чепуха.
Наблюдая за человеком в соседней комнате, Самгин
понимал, что человек этот испытывает боль, и мысленно сближался с ним. Боль — это слабость, и, если сейчас, в минуту слабости, подойти к человеку, может быть, он обнаружит с предельной ясностью ту силу, которая заставляет его жить волчьей жизнью бродяги. Невозможно, нелепо допустить, чтоб эта сила почерпалась им из книг, от
разума. Да, вот пойти к нему и откровенно, без многоточий поговорить с ним о нем, о себе. О Сомовой. Он кажется влюбленным в нее.
— Томилина я скоро начну ненавидеть, мне уже теперь, иной раз, хочется ударить его по уху. Мне нужно знать, а он учит не верить, убеждает, что алгебра — произвольна, и черт его не
поймет, чего ему надо! Долбит, что человек должен разорвать паутину понятий, сотканных
разумом, выскочить куда-то, в беспредельность свободы. Выходит как-то так: гуляй голым! Какой дьявол вертит ручку этой кофейной мельницы?
Бедный смотритель не
понимал, каким образом мог он сам позволить своей Дуне ехать вместе с гусаром, как нашло на него ослепление, и что тогда было с его
разумом.
— Знаете ли что, — сказал он вдруг, как бы удивляясь сам новой мысли, — не только одним
разумом нельзя дойти до разумного духа, развивающегося в природе, но не дойдешь до того, чтобы
понять природу иначе, как простое, беспрерывное брожение, не имеющее цели, и которое может и продолжаться, и остановиться. А если это так, то вы не докажете и того, что история не оборвется завтра, не погибнет с родом человеческим, с планетой.
Хотелось мне, во-вторых, поговорить с ним о здешних интригах и нелепостях, о добрых людях, строивших одной рукой пьедестал ему и другой привязывавших Маццини к позорному столбу. Хотелось ему рассказать об охоте по Стансфильду и о тех нищих
разумом либералах, которые вторили лаю готических свор, не
понимая, что те имели, по крайней мере, цель — сковырнуть на Стансфильде пегое и бесхарактерное министерство и заменить его своей подагрой, своей ветошью и своим линялым тряпьем с гербами.
— А разве черт ее за рога тянул за крепостного выходить! Нет, нет, нет! По-моему, ежели за крепостного замуж пошла, так должна
понимать, что и сама крепостною сделалась. И хоть бы раз она догадалась! хоть бы раз пришла: позвольте, мол, барыня, мне господскую работу поработать! У меня тоже ведь
разум есть;
понимаю, какую ей можно работу дать, а какую нельзя. Молотить бы не заставила!
Но сейчас я остро сознаю, что, в сущности, сочувствую всем великим бунтам истории — бунту Лютера, бунту
разума просвещения против авторитета, бунту «природы» у Руссо, бунту французской революции, бунту идеализма против власти объекта, бунту Маркса против капитализма, бунту Белинского против мирового духа и мировой гармонии, анархическому бунту Бакунина, бунту Л. Толстого против истории и цивилизации, бунту Ницше против
разума и морали, бунту Ибсена против общества, и самое христианство я
понимаю как бунт против мира и его закона.
— Вот что, Ленька, голуба́ душа, ты закажи себе это: в дела взрослых не путайся! Взрослые — люди порченые; они богом испытаны, а ты еще нет, и — живи детским
разумом. Жди, когда господь твоего сердца коснется, дело твое тебе укажет, на тропу твою приведет, —
понял? А кто в чем виноват — это дело не твое. Господу судить и наказывать. Ему, а — не нам!
Вот как
понимаю я действие великия души над душами современников или потомков; вот как
понимаю действие
разума над
разумом.
Но воздух самодурства и на нее повеял, и она без пути, без
разума распоряжается судьбою дочери, бранит, попрекает ее, напоминает ей долг послушания матери и не выказывает никаких признаков того, что она
понимает, что такое человеческое чувство и живая личность человека.
Что ж делать, добрый друг, настала тяжелая година — под этим впечатлением не болтается, будем ждать, что будет! Как-то мудрено представить себе хорошее. Между тем одно ясно, что в судьбах человечества совершается важный процесс. — Все так перепуталось, что ровно ничего не
поймешь, — наш слабый
разум теряется в догадках, но я верю, что из всех этих страданий должно быть что-нибудь новое. Сонные пробудятся, и звезда просветит. Иначе не могу себя успокоить.
— Карай его лучше за то, но не оставляй во мраке… Что ежели кто вам говорил, что есть промеж них начетчики: ихние попы, и пастыри, и вожди разные — все это вздор! Я имел с ними со многими словопрение: он несет и сам не знает что, потому что
понимать священное писание — надобно тоже, чтоб был
разум для того готовый.
Я очень хорошо
понимаю, что
разум есть одна из важнейших способностей души и что, действительно, для него есть предел, до которого он может дойти; но вот тут-то, где он останавливается, и начинает, как я думаю, работать другая способность нашей души — это фантазия, которая произвела и искусства все и все религии и которая, я убежден, играла большую роль в признании вероятности существования Америки и подсказала многое к открытию солнечной системы.
— Пойду один по селам, по деревням. Буду бунтовать народ. Надо, чтобы сам народ взялся. Если он
поймет — он пути себе откроет. Вот я и буду стараться, чтобы
понял — нет у него надежды, кроме себя самого, нету
разума, кроме своего. Так-то!
Ведь как бы ни был ограничен их
разум, но все-таки должны же они были
понимать, что такая жизнь была самым настоящим поголовным убийством — только медленным, изо дня в день.
— Не
понимаю вас, не
понимаю, — затараторил Егор Егорыч, — кроме последнего вашего слова: распря. Откуда же эта распря происходит?.. Откуда это недовольство, это как бы движение вперед?.. Неужели вы тут не чувствуете, что человек ищет свой утраченный свет, свой затемненный
разум?..
Он хорошо
понимал, что в Ченцове сильно бушевали грубые, плотские страсти, а кроме того, и
разум его был омрачен мелкими житейскими софизмами.
— Да. Вот тебе —
разум, иди и живи! А
разума скупо дано и не ровно. Коли бы все были одинаково разумны, а то — нет… Один
понимает, другой не
понимает, и есть такие, что вовсе уж не хотят
понять, на!
— И вот еще что… Истина, добро и красота… Но тебе и это не
понять… Пожалуйста, не говори, что
поймешь, а то я рассержусь. Проще объясню:
разум, воля и влечение, только нет… ты опять и этак не
поймешь. Еще проще: голова, сердце и желудок, вот тройка!
Между прочим я писал ей: «Мне нередко приходилось беседовать со стариками актерами, благороднейшими людьми, дарившими меня своим расположением; из разговоров с ними я мог
понять, что их деятельностью руководят не столько их собственный
разум и свобода, сколько мода и настроение общества; лучшим из них приходилось на своем веку играть и в трагедии, и в оперетке, и в парижских фарсах, и в феериях, и всегда одинаково им казалось, что они шли по прямому пути и приносили пользу.
Разум его был недостаточно хитёр и не мог скрыть, что страх явился за секунду до убийства, но Пётр
понимал, что только этот страх и может, хоть немного, оправдать его. Однако, разговаривая с Ильёю, он боялся даже вспоминать о его товарище, боялся случайно проговориться о преступлении, которому он хотел придать облик подвига.
— Я-то-с? — помилуйте, вашескородие! так маленько мерекаем [Для незнакомых с этим выражением считаю нелишним пояснить, что «мерёкать» — значит кое-что
понимать, на бобах разводить. Первоначальным корнем этого выражения был, очевидно, глагол «мерещиться». Мерещится знание, а настоящего нет. (Авт.)], а чтобы настоящим манером произойти, — такого
разума от Бога еще не удостоены-с.
Не будем говорить о механическом исполнении всякого рода движений, входящих в привычку у человека, одаренного словом и
разумом. В какой области, кроме кавалерии, находим мы в животных такую привычку понимания команды по одному звуку, хотя бы команда относилась не прямо к тому, кто ее
понял. Старую лошадь в манеже нужно удерживать от исполнения команды по одному ее предварительному возглашению, не дождавшись исполнительного: марш!
Весь этот невероятный и, по умственной беспомощности, жалкий эпизод можно
понять только при убеждении в главенстве воли над
разумом. Сад, доведенный необычно раннею весной до полного расцвета, не станет рассуждать о том, что румянец, проступающий на его белых благоуханных цветах, совершенно несвоевременен, так как через два-три дня все будет убито неумолимым морозом.
Гегель чрезвычайно глубокомысленно сказал: «
Понять то, что есть — задача философии, ибо то, что есть —
разум.
Она
поняла, сознала, развила истину
разума как предлежащей действительности; она освободила мысль мира из события мира, освободила все сущее от случайности, распустила все твердое и неподвижное, прозрачным сделала темное, свет внесла в мрак, раскрыла вечное во временном, бесконечное в конечном и признала их необходимое сосуществование; наконец, она разрушила китайскую стену, делившую безусловное, истину от человека, и на развалинах ее водрузила знамя самозаконности
разума.
Но люди на ней стоят или она их гнетёт и давит — не
понимаю! Тяжела работа и властна, но остёр и ловок человеческий
разум!
Когда же остался я один в конторе, раскрылись предо мною все книги, планы, то, конечно, и при малом
разуме моём я сразу увидал, что всё в нашей экономии — ясный грабёж, мужики кругом обложены, все в долгу и работают не на себя, а на Титова. Сказать, что удивился я или стыдно стало мне, — не могу. И хоть
понял, за что Савёлка лается, но не счёл его правым, — ведь не я грабёж выдумал!
Понял народ, что закон жизни не в том, чтобы возвысить одного из семьи и, питая его волею своей, — его
разумом жить, но в том истинный закон, чтобы всем подняться к высоте, каждому своими глазами осмотреть пути жизни, — день сознания народом необходимости равенства людей и был днём рождества Христова!
Братья уже бойко читали шестопсалмие, а особливо Петруся — что это за
разум был! целый псалом прочтет без запинки, и ни в одном слове не
поймешь его; как трещотка — тррр! — я же тогда сидел за складами.
Крутицкий. Что ж, малость! Ты вот все болтаешь, сама не знаешь что; потому что
разума у тебя нет. Малость, малость! Ее только избалуешь, а себя обидишь. Малость дай! Все дай, все дай; а мне кто даст? Всякий для себя. За что я дам? Как это люди не
понимают, что свое, что чужое? Сколько я ни нажил, все — мое.
Пойми ты! Рубль я нажил, так всякая в нем копейка моя. Хочу, проживаю ее, хочу — любуюсь на нее. Кому нужно свои отдавать? Зачем свои отдавать? (Отходя). Все я дай, а мне кто даст? Попрошайки!
— И я то же самое думаю, Гаврила Иваныч, то есть после-то, когда очувствовался, в
разум пришел, потому эта сама Марфенька совсем ведь еще дитей была и разных предметов не могла даже
понимать. И смелость в ней эта самая — чистый бес, а не девка.
— Говорила, что уедет в Америку, только это пустое… Уж это верно. Агашков увязался за Марфой Ивановной и не пустит. Крепкий старичок… я его даже очень хорошо знаю. Карахтер тоже у него… Марфа-то Ивановна теперь, конечно, смеется, а только она по своему женскому
разуму совсем даже не
понимает людей. Думает, что лучше нет ее-то Серапиена Михалыча, а еще бабушка надвое сказала…
Левшин. Дело общее, человеческое… Теперь, брат, всякая хорошая душа большую цену имеет. Поднимается народ
разумом, слушает, читает, думает… Люди, которые кое-что
поняли, — дороги…
Краснов. Что я воображаю — это мое дело, и не с твоим
разумом его
понимать. Значит, надо тебе молчать.
Месяца два я у нее не была. Хоть и жаль было мне ее, но что, думала себе, когда своего
разума нет и сам человек ничем кругом себя ограничить не
понимает, так уж ему не поможешь.
— Жизнь моя! — прошептал Ордынов, у которого зрение помутилось и дух занялся. — Радость моя! — говорил он, не зная слов своих, не помня их, не
понимая себя, трепеща, чтоб одним дуновением не разрушить обаяния, не разрушить всего, что было с ним и что скорее он принимал за видение, чем за действительность: так отуманилось все перед ним! — Я не знаю, не
понимаю тебя, я не помню, что ты мне теперь говорила,
разум тускнеет мой, сердце ноет в груди, владычица моя!..
Булычов. Ну, то-то! Нет, у меня
разум в порядке! Доктора — знают. Действительно, я наткнулся на острое. Ну, ведь всякому… интересно: что значит — смерть? Или, например, жизнь?
Понимаешь?
Хотя надобно признаться, что в этих словах можно добраться до некоторого смысла, но я притворился, что вовсе их не
понимаю, и Рубановский принялся объяснять мне таинственное значение «идей, изображенных буквами, кои
разум человеческий разуметь должен».
Говорю осторожно и мягко, как могу, ибо
понимаю, что предо мной
разум вдвое старше меня, много опытнее.
С час времени занимались мы тем, что осторожно охаживали друг друга церемонными словами, ожидая, кто первый откроет настоящее своё лицо, и вижу я — старик ловкий; в пот его не однажды ударяло, а он всё пытает меня: то начальство осудит за излишние строгости и за невнимание к нужде мужика, то мужиков ругает — ничего-де
понимать не могут, то похвалит деревенскую молодёжь за стремление к грамоте и тут же сокрушается о безбожии её и о том, что перестала она стариков слушать, хочет своим
разумом жить.
Здесь персидский царь гоняет море сквозь строй, так же мало
понимая нелепость поступка, как его враги афиняне, которые цикутой хотели лечить от
разума и сознания.
Демократия должна уметь разбираться в этих намерениях; она должна также научиться
понимать, что дано ей в плоть и кровь от Азии, с ее слабой волей, пассивным анархизмом, пессимизмом, стремлением опьяняться, мечтать, и что в ней от Европы, насквозь активной, неутомимой в работе, верующей только в силу
разума, исследования, науки.
— Горе, да и только! — продолжала матушка. — Братец сказал, что он будет обедать не в полдень, а в седьмом часу, по-столичному. Просто у меня с горя ум за
разум зашел! Ведь к 7 часам весь обед перепарится в печке. Право, мужчины совсем ничего не
понимают в хозяйстве, хотя они и большого ума. Придется, горе мое, два обеда стряпать! Вы, деточки, обедайте по-прежнему в полдень, а я, старуха, потерплю для родного брата до семи часов.
Понимал Патап Максимыч, что за бесценное сокровище в дому у него подрастает.
Разумом острая, сердцем добрая, ко всему жалостливая, нрава тихого, кроткого, росла и красой полнилась Груня. Не было человека, кто бы, раз-другой увидавши девочку, не полюбил ее. Дочери Патапа Максимыча души в ней не чаяли, хоть и немногим была постарше их Груня, однако они во всем ее слушались. Ни у той, ни у другой никаких тайн от Груни не бывало. Но не судьба им была вместе с Груней вырасти.